В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Это пара глав из моей повести о приключениях 3 русских пилотов в Италии.
(этот рассказ абсолютно вымышленный, любое сходство событий и персонажей с реальными людьми считать абсолютно случайным)

Черный ворон или оранжевое настроение


В Пизе Серега пошел на аукцион, видимо, кого-то встретил и опять сорвался. Мы прождали его до вечера, обрывая телефон, но не дождались и легли спать. В пять часов меня разбудил какой-то до боли знакомый грустный напев. Окончательно проснувшись, я увидел Сергея. Он сидел прямо на полу, мерно покачивался и пел на мотив известной песни Мирей Матье одну и туже тоскливую строчку: «С утра напился, день пропал…». Увидев меня, он сменил пластинку и таким же жалостно-безнадежным голосом затянул: «Ты не вейся, черный ворон, над моею головой…». Кстати, как оказалось впоследствии, в это утро Сергей выбрал репертуар неслучайно. Пришлось мне экстренно вставать и готовить «коктейль Дживса», благо ингредиенты я всегда держал под рукой. Сергей хлебнул зловонного коричневого зелья, передернулся и сразу пришел в себя. Промямлив слова благодарности и свое обычное "О делах завтра!", он принял ледяной душ и вскоре захрапел.
Часа в четыре дня я забежал навестить больного, он бодро приветствовал меня и сказал довольно членораздельно «с добрым утром». Я осведомился ехидно, не болит ли у него голова. На что он ответил стандартным: «А чему там болеть – кость!» и постучал по черепушке. Правда, стук более показывал, что голова не болит вследствие ее полной пустоты, но я удержался от ядовитых комментариев на эту тему. По всему было видно, что Серега практически поправился и готов к дальнейшим приключениям.
Вскоре мы уже ехали на автобусе на север Италии. На все наши расспросы Сергей таинственно отмалчивался или отшучивался. Единственное, в оправдание вчерашней попойки он заявил нам, что он вынужден был «в силу обстоятельств снова поработать печенью, но не рассчитал и получил производственную травму». По всему похоже было, что в результате он нашел какой-то интересный вариант с покупкой самолета. К вечеру мы прибыли в городок под названием Бергамо. Сергей сообщил нам, что именно здесь родился знаменитый Труффальдино и что мы даже можем видеть его статую. Но цель визита совсем иная. Город мне понравился. Находился он в предгорьях Альп. Современная южная часть города была равнинная. Старая часть города находилась севернее непосредственно в горах. Еще севернее шли живописные небольшие горные селения с хорошими гостиницами. К одной из них и подвез нас автобус.
У гостиницы на деревянной площадке было обычное уличное кафе под белыми зонтиками. В этом кафе сидел один единственный посетитель, но зато какой. Я давно заметил, что все жители гор по одежде и манерам схожи, будь то Кавказ, Сицилия, Апеннины или Альпы. Пожилое поколение предпочитает черную или темную повседневную одежду, быт и обычаи их живо напоминают средневековье. Этот человек явно был из этой же славной когорты пожилых горцев. Небольшого роста, худощавый, несмотря на жару, он был одет в темную рубашку с длинными рукавами и заношенные до блеска мятые черные брюки. В загорелом лице его было что-то птичье – то ли длинный нос с горбинкой, то ли тонкая шея с выдающимся кадыком, которая торчала из темно-синего шейного платка, то ли клин жестких седеющих волос над чуть покатым лбом. Он был не бородат и не выбрит, а так, нечто среднее, длинная щетина с проседью на щеках и подбородке. Портрет дополняла кепка-аэропорт, которая покоилась рядом с чашечкой черного кофе. А на плече у него восседал огромный ручной ворон с двумя шлейками на мощных лапах. Видимо, они были очень давние друзья, потому что, как это часто бывает, чем-то неуловимо походили друг на друга: ворон на хозяина и хозяин на ворона.
Стоило нам приблизиться к столику, как ворон со странным гортанным клекотом слетел с плеча хозяина на деревянный помост кафе. Всем своим видом он старался выразить радость от нашего знакомства. Ворон распушил перья под клювом, расставил крылья и стал припотешно вышагивать по кругу, при этом он то каркал, то утробно урчал, потом залаял по-собачьи. Затем он как заправкий артист низко раскланялся и внятно проговорил «Кор», «Кор». Видимо, это было его имя. Потом Кор стал подбирать с земли всякий сор и аккуратно складывать его в кучку. У меня раньше жила ручная ворона, которую я спас из когтей кошки еще крошечным птенцом, а моя жена вылечила ей крыло и ногу и выкормила с медицинского шприца. Поэтому я отлично знал, чем наградить ворона. Порывшись в карманах, я достал серебряную монетку и бросил на помост. Ворон тут же оставил очередной окурок, боком подскакал к монетке, исполнив вокруг нее тот же восторженный танец и, положив боком голову на помост, подцепил краем своего черного клюва подарок. В следующее мгновенье монетка бесследно исчезла. Сергей толкнул меня локтем в бок и страшным шепотом стал выговаривать, что птица подавится или заболеет. Но я промолчал.
Тем временем ворон взлетел на плечо к хозяину, нежно потерся о его щеку головой, потом ловко открыл клапан нагрудного кармана у его черной рубашки и засунул туда голову. Чуть помедлив, он снова взлетел. На этот раз целью его была блестящая чайная ложка на соседнем столе, которую забыла убрать официантка. Вскоре ложка перекочевала в тот же карман. Горец погрозил птице, вернул ложку на место и, встав, поздоровался за руку с Сергеем. Потом он обратился ко мне, крепко дружески пожал мне руку и сказал на чистом русском языке: меня зовут Фома, а Вы, так я понимаю, Андрей. При этом наш взгляд встретился. Фома смотрел чуть изподлобья, глаза у него были карие со старческими мудрыми морщинками в уголках. Эти глаза сразу очень многое сказали мне о нашем новом знакомом. Взгляд их был ясным, уверенным, спокойным и чуть насмешливо-оценивающим. А еще в этих глазах светилась неподдельная радость от встречи с соотечественниками. Потом он поздоровался с Ильей, сказав: "А это значит и есть мой коллега, любитель горных полетов? Как же, как же, наслышаны-с о ваших перелетах в Америке и Австрии, а также об аварийном приводнении в Апеннинах. Рад, искренне рад познакомиться лично!"
Мы сели, заказали по чашечке кофе, и началась неспешная беседа. Нам не терпелось узнать, откуда в Итальянской глубинке живет наш соотечественник. На наши вопросы Фома кратко ответил: "Я из русских староверов австрийской веры по беглому священству. В 1918 году Тюрингия, где находилось наше селение, отошла к Италии. Кто побросал все и ушел севернее в Австрию, а мы вот остались и стали гражданами Италии. Севернее Бергамо в горах вообще живет много русских, кто вроде меня, из староверов, кого революция застала на горном курорте и они побоялись вернуться на родину, а кто из потомков белогвардейцев. Раньше мы, староверы, жили обособленно, не сообщаясь с «никонианами». Но парням надо было жениться, девкам замуж, а деревня-то десяток домов, так постепенно все мы перемешались. Кто помоложе, уезжал в города на заработки или пытался наладить собственное дело – там гостиницу или ресторан открыть, торговлю какую. Постепенно в деревне остались одни старики, которые пытались всеми силами сохранить уклад. Я еще помню это время. Собственно и одежда та до сих пор хранится у меня в сундуке.
Но мне не хотелось сидеть в горах. Я выучился и стал военным летчиком, летал на транспортном самолете. Потом вышел в отставку, получил пенсию, купил старенький ДО-27 и занялся перевозками. Туристов там доставить в горы, почту привезти, ветеринара или доктора, когда нужда. Частенько летал с акушеркой из местной больницы на роды. Всякое бывало.
Однажды Кор мне жизнь спас. Я ведь его маленьким птенцом нашел в горном лесу и выкормил с рук. Так он со мной не разлучается. Летаем всегда вместе: я на месте первого пилота, а Кор у меня вторым, ну и штурман он по совместительству. А если пассажиров много, то он у меня на плече сидит. Однажды полетели в горную деревню на тяжелые роды. Зима, жители площадку расчистили, костры развели, связь по рации. Уже на подлете нас накрыл снегопад. Самолет обледенел, стал искать место для посадки, да куда там! Пологий подъем и сплошной густой лес, видимости никакой. Вижу, падаем прямо в ельник, а деревья огромные, высокие. Успел все обесточить, последнее, что услышал, как завизжала акушерка, и чернота. Очнулся, осмотрелся, от Dornier одна кабина осталась, акушерка рядом без сознания, но вроде жива. Рация вдрызг. Хотел пошевелиться, ноги двигателем придавило. Вот, думаю, только и жизни осталось, пока движок не остынет. Потом чувствую, кто-то за ухо теребит. Кор цел и невредим. Что птице, она легкая, ловкая. Достал блокнот, карандашом нацарапал место где мы кувырнулись (ельник в излучине реки), положил в полиэтилен, Кору на шею привязал, да и вытолкнул его из кабины. Так он, умница, штурман мой, аккурат в ту деревню прилетел, где нас ожидали. Через час помощь пришла, вырубили лаги, подняли движок и нас освободили. Акушерка ничего, а я долго по больницам провалялся, голень по косточкам из осколков собирали. Вот хромаю с тех пор.
После того я и купил Сессну 172, которую вы посмотреть, так я понимаю, намерены. Выпуска она 80 года, под индексом N, панель у нее белая… ну была белая когда-то, - и старый пилот лукаво подмигнул нам. - Я так думаю, самолет в деле, то есть в воздухе, надо смотреть. С лица, как говорится, воды не пить… У меня тут дело, друга надо навестить, на перевале он живет, кое-что завести ему необходимое. Так что, полетим может вместе?"
Вскоре мы распрощались с Фомой и Кором, договорившись о встрече в Больцано, где на аэродроме базировалась его Сессна. У нас был целый день на "разграбление города". Начали осмотр с северного пригорода старого города, где мы собственно и находились.
Город очень понравился, пробродили до вечера и вернулись в гостинницу без ног, тк путь был в гору. Впрочем здесь действует закон велосипедиста, открытый Джеромом: если Вы едете на велосипеде, то это всегда в гору и против ветра.

На фотках Кор и несколько снимков с прогулки по городу
 

Вложения



Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Вечером в гостинице мы посмотрели в инете и по карте предстоящий маршрут. Лететь предстояло от Больцано (там приличная бетонная ВПП) вдоль ущелья на север, пройти Мерано и далее приземлиться на каком-то безвестном горном аэродроме почти на границе с Австрией, высота которого была более 3500 м. Я забил все в GPS. Потом бросили жребий, кому лететь на Сессне. Дело в том, что Сессна 172 только формально берет 4 пассажиров. На самом деле с полной заправкой и небольшим багажом будет приличный перегруз, если, конечно, это мужики, а не дети или дистрофики. Кроме того, получается задняя центровка, что особенно чревато на взлете - самолет неожиданно самопроизвольно отрывается на минимальной скорости. Очень велика вероятность потерять скорость со всеми последующими неприятностями.
1.2
 

Вложения

  • 94.1 KB Просмотры: 388
  • 89.8 KB Просмотры: 590

Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Утро следующего дня мы встретились на аэродроме Больцано. Фома встретил нас как старых друзей. Сессна уже была готова к полету. Самолет внешне был в прекрасном состоянии. Единственное, что мне не понравилось, так это рыжая окраска капота, заканцовок крыльев и рыжие полоски вдоль фезюляжа. Не люблю этот цвет. Сергей же, напротив, напевая песенку "Оранжевое настроение", любовно поглаживал машину. В кабине все было в идеальном порядке. Даже белая приборная панель была просто, как новенькая. На свободном от приборов месте справа я заметил характерный для старообрядцев литой складень-Деисус. Фома пояснил: "Мой фамильный образ, всюду вожу с собой".
Я посидел за штурвалом, еще раз обошел вокруг Рыжухи, как уже окрестил Сессну Сергей. Настроение было печальное. Я уже совсем собрался в гостиницу, но Фома остановил меня. Оказывается, он вечером прикинул: сам он в лучшие годы никогда не весил более 60 кг, а сейчас, к старости, совсем «усох» до 50 кг, остальные, по его мнению, тоже были отнюдь не тяжеловесы. Действительно, старый пилот был прав. Посчитали, и суммарный наш вес вместе с крылатым штурманом получился 620 фунтов против положенных 680. Кроме того, полет был совсем не дальний и мы брали всего 30 процентов горючего. Значит, оставалось место для тех вещей, которые мы должны были закинуть в горы. Это был совсем небольшой пластмассовый контейнер, упакованный в полиэтилен и тщательно замотанный скотчем. Когда все расселись и пристроили груз, Сессна заметно осела на хвост, при этом обзор вперед здорово ухудшился.

Фома снял свой аэропорт, истово перекрестился двумя перстами, нацепил гарнитуру, потом снова нахлобучил кепку. Кор уселся на его плечо и церемонно раскланялся нам. Я на всякий случай застелил колени полиэтиленом, который предусмотрительный Фома положил на сиденье.
Фома одним заученным движением вдавил ручку смеси и чуть открыл дроссельную заслонку. Другой рукой подкачал топливо, включил тумблер аккомулятора и повернул ключ. Мотор заработал ровно, басовито. Генератор, прогрев, проверка падения оборотов при переключении магнето, включение и настройка радиооборудования (в Больцано есть VOR). Выруливаем. На ВПП Фома чуть покрутил триммер вниз, зажал тормоза и плавно дал взлетный. Самолет задрожал, но тормоза держали. ВПП была бетонная, но отнюдь не 2 км, как в Касимово. Прямо за ней начинались какие то каменистые бугры, постепенно переходящие в горы. Мне было не по себе.
Вот самолет сорвался с места и стал набирать скорость. Мы оторвались где-то с половины ВПП. Фома не стал выдерживать самолет. Мотор тянул на редкость здорово. Сессна легко выдавала 700 футов/мин, при этом скорость быстро достигла 90 узлов. Под нами промелькнули постройки Больцано, плавный доворот влево и мы вошли в широкое ущелье. Направо уходило другое ущелье. Оно шло куда-то на северо-восток.
Наше ущелье напоминало широкий проспект. На дне протекала речка и шла автострада. Повсюду на дне и по склонам виднелись красные черепичные крыши. Один дом стоял прямо на вершине горы и был метров на 300 выше нас. Склоны гор были покрыты огромными темными елями.
Облака закрывали вершины гор, но иногда опускались ниже и преграждали нам путь. Я подумал про местных жителей, дома которых напоминали больше орлиные гнезды, лепящиеся по склонам. Наверное эти счастливчики часто просыпаются прямо в облаках - ну просто небожители.
 

Вложения

  • 66.8 KB Просмотры: 477
  • 49.5 KB Просмотры: 601
  • 49.5 KB Просмотры: 712

Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Вскоре мы достигли Мерано. Это был довольно большой город, который лежал на пересечении двух ущелий. Выделялся какой-то стадион и строение с башенкой наподобие ратуши. Фома чуть снизился и сказал нам: "Посмотрите налево, видите желтое здание с темной крышей и куполом? Это русский храм святителя Николая. Ему более 100 лет. Здесь центр русской колонии в южном Тироле. Мерано старинный курорт, который был популярен в России в XIX века. Здесь до сих пор живет довольно много наших соотечественников, большинство потомки врачей, которые имели здесь частную практику. А староверы расселились по окрестным горам севернее и выше города. Вот на плато моя родная деревушка. У нас не было храма. Собирались в одном каком-нибудь заранее выбранном доме. Теперь многие из нас в единоверии и ходят в храм в Мерано, ну и я в том числе. А деревни как таковой нет, постороили гостиницу, современные дома с удобствами". Ущелье тем временем сильно сузилось и дно его стало заметно подниматься вверх. Следы деятельности человека постепенно исчезали, вокруг вздымались скалы, над которыми клубились облака.
Мы постепенно набирали высоту. Наконец впереди путь нам преградила отвесная стена, поросшая лесом. Однако Сессна вытянула, мы прошли над кронами елей и нашим восхищенным взглядам открылась глубокая пропасть, а на другой стороне высокий горный хребет. Вокруг были седые от снега и льда вершины Альп. "Там Австрия", – пояснил Фома.
Сессна заложила плавный левый вираж и Фома выпустил закрылки. Мы летели метрах в 300 над вершиной горного хребта. Впереди я увидел подобие седловины, с одной стороны отвесная скала, с другой пологий холм, поросший ельником, а посередине небольшая поляна.
 

Вложения

  • 36 KB Просмотры: 560
  • 56.8 KB Просмотры: 705
  • 33 KB Просмотры: 561
  • 51.6 KB Просмотры: 615
  • 50.8 KB Просмотры: 720
  • 43.7 KB Просмотры: 823
  • 46.6 KB Просмотры: 623
  • 48.2 KB Просмотры: 705

Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Фома опять не спеша истово перекрестился, прибрал чуть режим и довыпустил закрылки. Вот скала медленно проплыла под нами и осталась позади. Сессна прошла над кронами елей, и Фома перевел двигатель на малый газ. Самолет ощутимо «провалился» в разреженном горном воздухе. У самой земли старый пилот подхватил его штурвалом, мгновение, и мы запрыгали на мелких кочках и камушках альпийского луга. Фома сразу же опустил переднее колесо и стал плавно толчками тормозить.
Когда мы остановились, я оглянулся, мне показалось, что пробег не составил и 50 метров. Но возможно в горах расстояние воспринимается по другому. Двигатель умолк, и нас охватила неземная тишина. Мы как-то острожно, бочком, чтобы «не спугнуть» эту дивную тишину и покой, выбрались из самолета. Было ясно, почти полный штиль. Мы стояли на крошечной площадке, справа и слева она обрывалась в пропасть.
Мне вспомнилась 90-е, как наш разнокалиберный, интернациональный караван остановился на очень похожей поляне на горном перевале. Позади была Россия, впереди была чужая земля, но это с трудом укладывалось в нашем еще постсоветском сознании. Мы привыкли считать эту землю нашей, советской. Тогда после напряжения пути, понукания или уговоров навьюченных, спотыкающихся на узкой каменистой тропе лошадей, нас тоже охватила глубокая тишина и все мы замерли. Но тишина эта была мертвая, она пахла войной, людским горем и смертью. Мы невольно переглянулись, возможно, многие из нас видели друг друга в последний раз.
Здесь тишина была иная. Она была напоена глубоким покоем и вечностью. Как будто непосильная ноша суеты и тревоги сразу свалилась с плеч, и на сердце стало по-детски легко и отрадно. Мы тоже невольно переглянулись и радостно улыбнулись друг другу.
 

Вложения

  • 43.7 KB Просмотры: 564
  • 57.7 KB Просмотры: 628


Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Неожиданное знакомство

Молчание нарушил Фома. Выгружая контейнер, он сказал: "Раньше здесь был перевал, но теперь трассу пустили по другой стороне ущелья, и здесь почти никто не бывает кроме меня. Ну и вот еще под той скалой старый скит, в котором живет один анахорет. Ему мы и привезли этот контейнер с припасами. Больше на всем этом горном хребте нет ни единого человека".

– Анахорет? – выпучил глаза Сергей, который разбирался буквально во всем. – Монах-отшельник?! Да разве сейчас такое возможно? Он, наверное, бенедиктинец?

Фома посмотрел на Серегу изумленно.
– Почему собственно бенедиктинец? Вот сроду не видал бенедиктинцев-отшельников. Любят отшельничать больше греки, молдаване, грузины, да мы еще, славяне. Ну и здешний, он тоже русский. Давно здесь живет, с 43-его года. Пойдемте, познакомлю.

Мне очень хотелось увидеть «западного» монаха-отшельника. Наших-то мне уже приходилось встречать. Они жили маленькими группами, а иногда вообще поодиночке, в горах над Сухуми и в Кадорском ущелье. Житье их было, с точки зрения обыденного человека, совершенно невыносимое, бомжи в городе, и те, думаю, живут в большем комфорте.

Фома повел нас к группе деревьев под скалой. За ними действительно находилась крошечная покосившаяся деревянная часовня с характерной «луковкой» и небольшая рубленая изба, крытая дранкой. Сбоку, на южной стороне, был разбит огородик, на котором зеленели какие-то овощи. Фома подошел к двери и постучал, произнеся вопросительно: «Молитвами Святых Отец наших Господи Иисусе Христе Боже наш помилуй нас?» Ответа не было. Фома повременил и повторил свой странный вопрос, пояснив нам: "Без молитвы не откроет. Почем ему знать, кто пришел? А если молитва, значит, понятно сразу – свои пришли. Вроде пароль такой". Еще подождали и Фома вновь постучал. На этот раз стариковский высокий фальцет громко ответил «Аминь», дверь распахнулась.

На пороге стоял высокий, очень худой старик с длинной седой бородой, в левой руке он держал деревянные четки. Старик был одет в очень старую, выцветшую до неопределенного цвета одежду, напоминавшую кафтан, подпоясанную кожаным ремнем. Видимо, когда-то это был так называемый подрясник. Но низ его обтрепался, хозяин многократно подрезал махры, так что, наконец, из длиннополой одежды и получилось подобие кафтана. Из под кафтана виднелся армейский камуфляж и высокие ботинки на шнуровке, все тоже страшно заношенное и дырявое. Фигуру старика венчала черная круглая шапочка-«таблетка», которую монахи называют «камилавка» (раньше их делали из верблюжьего войлока, отсюда и название).
Старик смотрел на нас ясными, голубыми, чуть прищуренными глазами. Взгляд был приветливый, но в тоже время пытливо-изучающий.

– Ну что? – нарушил он первым молчание. – Вы, значит, и есть те русские пилоты, которых чуть не угробил бесноватый в Апеннинах?

Мы переглянулись и молча покивали головами.
– И снова хотите покупать самолет?! Ну ладно, у Фомы можно, он худого не подсунет. Пошли, поглядим на машину.

Подойдя к Сессне, отшельник любовно похлопал ее по теплому капоту, а потом обратился к ней, как к живому существу: «Слышь, Рыжуха, будь умницей, служи новым хозяевам верой и правдой, лишнего бензина не ешь, ошибки прощай и сама исправляй, особенно, на малой высоте и в горах – тут он лукаво посмотрел на меня – а ежели зазеваются, напоминай про опасность вовремя. Ну что, все поняла?» Он выждал, как бы дожидаясь согласия машины и, улыбнувшись, сказал, «вот и ладно».

Сергей не утерпел и спросил старика: «А откуда вы про нас знаете, в газетах читали или Фома по телефону рассказал?» Старик искреннее рассмеялся: «Как же мне не знать, я многое знаю, ведь я как никак в прошлом лейтенант контрразведки, в СМЕРШе служил».

Лично у меня просто слюнки потекли. Я серьезно интересовался военной историей и часто беседовал с ветеранами, правда, по большей части это были летчики. Конечно маловероятно, чтобы контрразведчик разговорился о войне, но вдруг здесь, на западе, высоко в горах все по-другому? Старик, видя наше изумление, добавил: «Да-да, вот такой я и есть - монах только по наружности, а под ним по-прежнему камуфляж, видно прирос он намертво к моему телу…».

Фома тем временем развел небольшой костерок, достал термос с кофе, кружки и наши припасы, а также открыл контейнер. В нем были сухари, соль, кусковой сахар, несколько пачек галет, спагетти и объемистая канистра с водой. Потом с видом заправского фокусника он вытащил из-за пазухи круглый белый хлеб типа лаваша и отдал старому монаху. Монах в свою очередь достал из объемистого кармана потертую армейскую флягу, в которой оказалось домашнее вино его собственного изготовления. Он прочитал краткую молитву и перекрестил еду. Затем разлил вино в кружки и сильно разбавил его водой, заметив, что «неразбавленное вино пьют только варвары». «И скифы», – тотчас встрял Серега. «Точно так, – сказал монах. – Как-то раз скифы разбили армию противника, захватили обоз. Там было вино. Скифы перепились и их всех перерезали. Сколько раз такое я видел во время войны! Наш пехотный полк сходу, неожиданным ударом захватил железнодорожную станцию. Нашли там запасы спирта. А у наших солдат на это дело нюх, слетелись как мухи на… то есть на варенье со своими котелками. Перепились, и немцы их перебили пьяных. А потом гробили батальон за батальоном, чтобы снова взять эту станцию. Между прочим, в этой ситуации виноват был и наш СМЕРШ. Именно мы должны были следить за подобными вещами и не допускать… А пехотинец, намерзшийся в окопах, с него какой спрос? Он хуже ребенка».

Тут в разговор вступил Илья:
– А расскажите о себе! Кем вы были на гражданке, как вы попали в СМЕРШ? Наверное, были идейным, а теперь вот – монах. Честно говоря, в голове с трудом укладывается.

Монах улыбнулся:
– Рассказать можно, только вот готовы ли вы услышать правду о той, настоящей войне, и о том, как все произошло со мной?

Я ответил за всех:
– Сейчас как раз собирают такие материалы о войне, уже много опубликовано в Интернете и книги издаются. Было много споров об этом, лично мне многие воспоминания было читать очень тяжело, потому что с детства привык к другому восприятию войны. Но мне кажется, самая горькая правда всегда лучше, чем сладкая ложь.

– Ну что ж, – сказал старик, – Вы сами захотели, потом не ропщите на меня…
Я не знаю точно, кто были мои родители. После одной моей оплошности капитан СМЕРШа орал на меня и назвал «сыном врага народа». Возможно, это так и есть, и мои родители погибли в каком-то лагере. Я их совсем не помню. Первые мои воспоминания относятся к детдому. Помню, все давалось мне легко, и я хорошо успевал по всем предметам, активно занимался спортом и общественной работой, короче, был на самом хорошем счету. Поэтому легко поступил в техникум в Ленинграде, а одновременно еще занимался в аэроклубе. Потом был призыв в армию. Я очень надеялся попасть в летное. Но сложилось по-другому. Сперва я попал в танковые войска. Недели через две приехало высокое начальство. Сделали смотр и из дивизии отобрали 9 человек для училища НКВД. В основном брали спортсменов-разрядников. А я много лет занимался борьбой, пулевой стрельбой, да еще аэроклуб. В училище я успел доучится и сразу, можно сказать, с выпускного, попал на Ленинградский фронт. Наши позиции были напротив железнодорожной насыпи, в которой основательно закрепились немцы.


Рассказ о войне
(собственно я вставил в канву рассказа выдержку из реальных воспоминаний Н.Н. Никулина, кто читал его книгу, может пропустить эту часть)

"В армейской жизни на нашем направлении сложился своеобразный ритм. Ночью подходило пополнение: пятьсот-тысяча-две-три тысячи человек. То моряки, то маршевые роты из Сибири, то блокадники (их переправляли по замерзшему Ладожскому озеру). Утром, после редкой артподготовки, они шли в атаку и оставались лежать перед железнодорожной насыпью. Двигались в атаку черепашьим шагом, пробивая в глубоком снегу траншею, да и сил было мало, особенно у ленинградцев. Снег стоял выше пояса, убитые не падали, застревали в сугробах. Трупы засыпало свежим снежком, а на другой день была новая атака, новые трупы, и за зиму образовались наслоения мертвецов, которые только весною обнажились от снега, - скрюченные, перекореженные, разорванные, раздавленные тела. Целые штабеля.
Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров - наперечет. Шли в бой необученные новобранцы...

- Атаковать! - звонит Хозяин из Кремля.
- Атаковать! - телефонирует генерал из теплого кабинета.
- Атаковать! - приказывает полковник из прочной землянки.

И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали, все пристреляли и бьют, бьют, как в тире. Однако и вражеским солдатам было не так легко. Среди пулеметчиков были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом - а они все идут и идут, и нет им конца.

Полковник знает, что атака бесполезна, что будут лишь новые трупы. Уже в некоторых дивизиях остались лишь штабы и три-четыре десятка людей. Были случаи, когда дивизия, начиная сражение, имела 6-7 тысяч штыков, а в конце операции ее потери составляли 10-12 тысяч - за счет постоянных пополнений! А людей все время не хватало! Оперативная карта была усыпана номерами частей, а солдат в них нет. Но полковник выполняет приказ и гонит людей в атаку. Если у него болит душа и есть совесть, он сам участвует в бою и гибнет. Происходит своеобразный естественный отбор. Слабонервные и чувствительные не выживают. Остаются жестокие, сильные личности, способные воевать в сложившихся условиях. Им известен один только способ войны - давить массой тел. Кто-нибудь да убьет немца.
Хорошо, если полковник попытается продумать и подготовить атаку, проверить, сделано ли все возможное. А часто он просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули... Часто артиллерийский офицер выявил цели недостаточно, и, чтобы не рисковать, стреляет издали по площадям, хорошо, если не по своим, хотя и такое случалось нередко... Бывает, что снабженец запил и веселится с бабами в ближайшей деревне, а снаряды и еда не подвезены... Или майор сбился с пути и по компасу вывел свой батальон совсем не туда, куда надо... Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные нам в мирной жизни, на войне проявляются ярче, чем где-либо. И за все одна плата - кровь. Иваны идут в атаку и гибнут, а сидящий в укрытии все гонит и гонит их. Удивительно различаются психология человека, идущего на штурм, и того, кто наблюдает за атакой - когда самому не надо умирать, все кажется просто: вперед и вперед!

Шли в атаку вовсе не воодушевленные какими-то идеями или лозунгами, а потому, что НАДО. Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали «За Родину! За Сталина!», как писали в газетах. Над передовой слышен был хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки. До Сталина ли было, когда смерть рядом? Не было на передовой: «За Сталина!». Комиссары пытались вбить это в головы солдат, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь...

Конечно же, шли в атаку не все, хотя и большинство. Один прятался в ямку, вжавшись в землю. Тут выступал политрук в основной своей роли: тыча наганом в рожи, он гнал робких вперед... Были дезертиры. Вот этих ловили и тут же расстреливали перед строем, чтоб другим было неповадно... Карательные органы работали у нас прекрасно. И это тоже в наших лучших традициях. От Малюты Скуратова до Берии в их рядах всегда были профессионалы, и всегда находилось много желающих посвятить себя этому благородному и необходимому всякому государству делу. В мирное время эта профессия легче и интересней, чем хлебопашество или труд у станка. И барыш больше, и власть над другими полная. А в войну не надо подставлять свою голову под пули, лишь следи, чтоб другие делали это исправно.
Войска шли в атаку, движимые ужасом. Ужасна была встреча с немцами, с их пулеметами и танками, огненной мясорубкой бомбежки и артиллерийского обстрела. Не меньший ужас вызывала неумолимая угроза расстрела. Чтобы держать в повиновении аморфную массу плохо обученных солдат, расстрелы проводились перед боем. Хватали каких-нибудь хилых доходяг или тех, кто что-нибудь сболтнул, или случайных дезертиров, которых всегда было достаточно. Выстраивали дивизию буквой «П» и без разговоров приканчивали несчастных. Эта профилактическая политработа имела следствием страх перед НКВД и комиссарами - больший, чем перед немцами. А в наступлении, если повернешь назад, получишь пулю от заградотряда. Страх заставлял солдат идти на смерть. На это и рассчитывала наша мудрая партия, руководитель и организатор наших побед. Расстреливали, конечно, и после неудачного боя. А бывало и так, что заградотряды косили из пулеметов отступавшие без приказа полки. Отсюда и боеспособность наших доблестных войск.

Многие сдавались в плен, но, как известно, у немцев не кормили сладкими пирогами... Были самострелы, которые ранили себя с целью избежать боя и возможной смерти. Стрелялись через буханку хлеба, чтобы копоть от близкого выстрела не изобличила членовредительства. Стрелялись через мертвецов, чтобы ввести в заблуждение врачей. Стреляли друг другу в руки и ноги, предварительно сговорившись. Большей частью членовредителей разоблачали и расстреливали. Однажды в погостьинском лесу я встретил целый отряд - человек двадцать пять с руками в кровавых повязках. Их вели куда-то конвоиры из нашего СМЕРШа с винтовками наперевес. В другой раз я увидел в операционной человека с оторванной кистью руки. Рядом дежурил часовой. Санитары рассказали мне следующую историю. Некто Шебес, писарь продовольственного склада, был переведен в разведку. Здесь он узнал, что на передовой стреляют и можно погибнуть. Тогда Шебес забрался в дзот, высунул из амбразуры кулак с запалом от гранаты и взорвал его. Солдаты, ничего не подозревая, отправили Шебеса, как раненого, в медсанбат. И уехал бы он в тыл, домой, если бы не старший лейтенант Толстой - наш контрразведчик. Это был прирожденный мастер своего дела, профессионал высокого класса. Один вид его приводил в трепет. Огромные холодные глаза, длинные, извивающиеся пальцы... Толстой пошел на передовую, нашел дзот, нашел оторванные пальцы, разорванную перчатку и успел догнать Шебеса в медсанбате. Увидев его, Шебес забился в истерике и во всем сознался. Позже его расстреляли.

Чтобы не идти в бой, ловкачи стремились устроиться на тепленькие местечки: при кухне, тыловым писарем, кладовщиком, ординарцем начальника и т. д. и т. п. Многим это удавалось. Но когда в ротах оставались единицы, тылы прочесывали железным гребнем, отдирая присосавшихся и направляя их в бой. Оставались на местах самые пронырливые. И здесь шел тоже естественный отбор. Честного заведующего продовольственным складом, например, всегда отправляли на передовую, оставляя ворюгу. Честный ведь все сполна отдаст солдатам, не утаив ничего ни для себя, ни для начальства. Но начальство любит пожрать пожирней. Ворюга же, не забывая себя, всегда ублажит вышестоящего. Как же можно лишиться столь ценного кадра? Кого же посылать на передовую? Конечно, честного! Складывалась своеобразная круговая порука - свой поддерживал своего, а если какой-нибудь идиот пытался добиться справедливости, его топили все вместе. Иными словами, явно и неприкрыто происходило то, что в мирное время завуалировано и менее заметно. На этом стояла, стоит и стоять будет земля русская.

Хозяин из Москвы, ткнув пальцем в карту, велит наступать. Генералы гонят полки и дивизии, а начальники на месте не имеют права проявить инициативу. Приказ: «Вперед!», и пошли умирать безответные солдаты. Пошли на пулеметы. Обход с фланга? Не приказано! Выполняйте, что велят. Да и думать и рассуждать разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте да угодить начальству. Потери значения не имеют. Угробили одних - пригонят других. Иногда солдаты погибали, не успев познакомиться перед боем. Людей много. А людей этих хватают в тылу, на полях, на заводах, одевают в шинели, дают винтовку и - «Вперед!» Растерянные, испуганные, деморализованные, они гибнут как мухи. В том же 1943 году под Вороново видел я пехотинца - папашу лет сорока, новобранца, который полз, не поднимая головы, вдоль передовой, явно не зная куда, потеряв направление. Я крикнул ему: «Куда ты, солдат!?», а он мне: «Дяденька, где кухня второго батальона?» (Это мне-то, мальчишке!) Ему было на все наплевать. Был он голодный, растерянный и испуганный. Какой уж тут бой! Привыкли мы к этому: солдаты - умирать, начальство - гробить.

В пехотных дивизиях уже в 1941-1942 годах сложился костяк снабженцев, медиков, контрразведчиков, штабистов и тому подобных людей, образовавших механизм приема пополнения и отправки его в бой, на смерть. Своеобразная мельница смерти. Этот костяк в основе своей сохранялся, привыкал к своим страшным функциям, да и люди подбирались соответствующие, те кто мог справиться с таким делом. Начальство тоже подобралось нерассуждающее, либо тупицы, либо подонки, способные лишь на жестокость. «Вперед!» - и все. Мой командир пехотного полка в «родной» 311-й дивизии, как говорили, выдвинулся на свою должность из командира банно-прачечного отряда. Он оказался очень способным гнать свой полк вперед без рассуждений. Гробил его множество раз, а в промежутках пил водку и плясал цыганочку. Командир же немецкого полка, противостоявшего нам под Вороново, командовал еще в 1914-1918 годах батальльоном, был профессионалом, знал все тонкости военного дела и, конечно, умел беречь своих людей и бить наши наступающие орды..."

Неожиданный поворот

На войне я увидел всю подлость большевистского строя. Самое страшное, что я был частью этой омерзительной карающей машины: поимка и допрос дезертиров, расследования самострелов, заградотряды, горы трупов… Я быстро потерял веру в какие бы то ни было идеалы, тем более, что знал всю подноготную, которую не знали постоянно сменяющиеся и гибнущие пехотинцы. Однажды я случайно подслушал разговор комиссара и командира стрелкового батальона, находившегося в бою. В этом разговоре выражалась суть происходящего: «Еще денька два повоюем, добьем оставшихся и поедем в тыл на переформировку. Вот тогда-то погуляем!» Эта капля переполнила чашу моего терпения.

В это время наш полк неделю за неделей штурмовал высоту, теряя множество людей. Пополнения шли беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи прописали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию... «Вперрред!!!», и все. Видимо, у лейтенанта не выдержали нервы. В присутствии солдат он сказал: «Да сколько же можно гробить людей на этой высоте? Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьет! Почему не работает по цели тяжелая артиллерия или авиация?». Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, тут же донёс: «Лейтенант в присутствии солдат усомнился в нашей победе». Подключился СМЕРШ, и дело передали мне. Собственно, я должен был заполнить готовый бланк, вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем» или «Отправить в штрафную роту». Однако, рука у меня не поднялась. Я знал этого лейтенанта, знал, что он ответствененный и честный командир, пекущийся о своих солдатах. И его в штрафбат, на верную смерть?

Чтобы окончательно убедиться в своей правоте, я, как бы с целью расследования, повел лейтенанта на позицию и воочию увидел всю его правоту. Но что можно было сделать? Я был колесиком в огромном, сеющем смерть, механизме. Лейтенант СМЕРШа отнюдь не всесильный человек. Оставалось только одно – честно умереть. Как раз в это время прибыло пополнение из крепких, хорошо экипированных сибиряков. Я попытался за оставшиеся 30-40 минут научить их азам той военной науки, которую усвоил в школе НКВД, а учили нас на совесть. Затем мы с лейтенантом запаслись гранатами и подняли людей в атаку. Несмотря на все наши усилия, половину бойцов мы потеряли, не дойдя до подножия высоты. А дальше я пополз. Трудно передать это чувство. Ум полностью отключился, работали вышколенные в спецшколе рефлексы. Пули кипели вокруг, но я почему-то был уверен, что не погибну в этом бою. Я дополз до амбразуры и уничтожил пулемет. При этом меня оглушило взрывом. Но лейтенант, воспользовавшись передышкой, поднял мужиков, и они, закидав гранатами немцев, ворвались в первую линию окопов.

В медсанбате меня навестил незнакомый мне капитан СМЕРШа. Разговор был короткий, видимо, хорошо поработали стукач и комиссар, донесшие на лейтенанта. Я не провел должным образом расследование, вместо этого самовольно вместе с подозреваемым пошел в атаку. Хорошо, что он погиб, а если бы перебежал к немцам?.. Все мои демагогические попытки оправдаться и доказать, что я хотел на деле преподать лейтенанту и новобранцам «урок мужеству» (видит Бог, он, конечно же, в нем не нуждался, но надо же было что-то сказать), разбивались о предписания, которые я нарушил. Промучив меня несколько часов, капитан сказал, что ввиду проявленной мною смелости (высоту-то взяли) дело не будет передано в трибунал. Меня переводят стрелком на военно-транспортный самолет. Видимо, начальство наше было умнее армейского и умело беречь кадры. Они надеялись, что в тылу моя «фронтовая болезнь» пройдет, и меня снова можно будет использовать.

Я летал на Дугласе из Ленинграда и из Москвы. Это был спецсамолет. Рейсы были продолжительными по 10-14 часов и более с использованием аэродромов подскока. Маршрут мне знать было не положено. При заброске в немецкий тыл людей категорически запрещалось вступать с ними в общение. Один из рейсов в глубокий тыл немцев был особенно длинным. Мы везли всего одного парашютиста, который спокойно дремал, опустив голову на грудь.
Наконец началось снижение, глубокой лунной ночью мы пробили тонкий слой облаков, под нами угадывалась гористая местность
 

Вложения

  • 17.8 KB Просмотры: 669

Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Вскоре наш молчаливый пассажир покинул борт...
Командир начал плавный разворот на обратный курс с набором высоты.
В это время я заметил сзади и выше нас двух ночников и сообщил об этом командиру. Они тоже заметили нас. Один из них пристроился в хвост на удалении порядка 700 метров, другой прошел выше нас и оказался впереди. Мы набирали высоту вдоль длинного ущелья и свернуть не могли. Задний открыл огонь с дальней дистанции, но я понял, что это только отвлекающий маневр. Я успел крикнуть командиру «снижайся до бреющего!», но было поздно. Верхний Месс 110 сделал переворот через крыло и тотчас открыл огонь
 

Вложения

  • 22.5 KB Просмотры: 820
  • 21.4 KB Просмотры: 760
  • 17.4 KB Просмотры: 669
  • 10.9 KB Просмотры: 760
  • 18.9 KB Просмотры: 666

Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Дуглас содрогнулся и резко клюнул носом, а фюзеляж мгновенно наполнился едким дымом. Я добрался до пилотской кабины и увидел, что все кончено. Вся передняя часть Дугласа была разбита (залп Мессершмидта 110 страшная вещь), экипаж мертв. В разбитое остекление и пробоины врывался ледяной ветер, который буквально сбивал меня с ног и слепил. Я попытался потянуть штурвал на себя. Самолет медленно, как бы нехотя, стал выходить из пологого пикирования.
Но мрачные темные кроны деревьев мелькали уже совсем рядом. Последнее что я успел - это продолжая тянуть штурвал прибрал РУДы.
В следующее мгновение впереди прошли перекрещивающиеся трассы меня, ослепила яркая вспышка и я полетел куда-то во тьму...
Удара о землю я не ощутил, скорее мне показалось, что я с разгона влетел в какое-то горячее, липкое, буро-коричневое тесто и пополз в нем, с трудом двигая руками и ногами. Время как будто остановилось… Прошла целая вечность, прежде чем тесто расступилось и я вывалился в маленькую тесную жаркую комнату. Какой-то бесстрастный голос сказал: «прохождение второй трубы», передо мной открылась чугунная дверца и я вновь полз, увязая в раскаленном тесте. Таких «прохождений» было пять и пять томительных вечностей, наполненных глубокой тоской и безысходностью. Потом жар стал спадать, забрезжил свет. Я лежал на бурой медвежьей шкуре в небольшой бревенчатой избушке, у моего изголовья сидя дремал старик в черном с длинной седой бородой, очень похожий на сказочного гнома. Сходство усиливала остроконечная черная шапочка. Голова нестерпимо болела, в ушах стоял гул и мысли текли медленные и тягучие. Этот дед монах, откуда монах, зачем я здесь, почему... подумал я, но дальше мысли расползлись и я опять провалился в тяжелое забытье...
Старик прервал свой рассказ и задумался. Мы сидели молча, каждый переживал в себе услышанное. Только Кор беспечно гулял по альпийскому лугу...
Потом старый монах встал, опираясь на посох, отошел от костра и повернулся к нам спиной. Может быть, он молился, поминая погибших друзей, а может не хотел, чтобы мы видели его слезы... Постояв в отдалении, он вновь вернулся к нам и довольно долго сидел молча.
 

Вложения

Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Учеба

Я прервал затянувшееся молчание:

– А не могли бы Вы рассказать, как учили в спецшколе?

Старик взглянул на меня внимательно:
– Мне не хочется вспоминать про это. Учили хорошо и кормили хорошо. Борьба, владение холодным оружием, стрельба из любых положений по подвижным и неподвижным мишеням, понятно, политзанятия. У каждого из нас был свой конек. Я вот ножом владел хорошо. Вообще, в опытных руках холодное оружие часто опаснее, чем пистолет. Пистолет он более предсказуем, а нож…
В конце обучения нам давали всякие задания. В начале простые. Например, пройти по лесной дорожке из лагеря в соседнюю деревню, потом обратно. Дали нож. Понятно, что готовят сюрприз. Рядом с деревней перелесок. Вошел, а из-за поворота тропинки на меня бежит свинья, обычная домашняя. Вроде забавно. Но я нутром почуял подвох, подготовился. Она меня с разбегу хотела с ног сбить. Я ее пропустил, одновременно нож выхватил, успел ее захватить сзади за ногу, уже нож занес. Тут проверяющий из-за кустов «отставить!»
А последнее задание, ну как выпускное что ли, было самое опасное. Нужно было выжить в лагере, в одном бараке с уголовниками. И не просто выжить, а захватить там власть. Дали 2 недели на подготовку, можно было посещать допросы уголовников, вживаться в образ. У нас был курсант из беспризорников, ему это все просто было. А я с уголовным миром знаком не был. Походил, посмотрел на них, не мой образ. Сам подготовил легенду себе, что курсант военного училища, хотел сокрыть происхождение, раскопали, ну понятно – лагерь.
Не хочется вспоминать. Драки были очень жестокие. Приходилось быть зверем просто. Дважды ночью меня чуть не зарезали. Спас навык – я всегда мог подолгу обходиться без сна. Подговаривая недовольных, устроил разделение в бараке, сколотил себе сторонников. Все получилось. Помню, я засыпал, а они мне пятки чесали, мерзость такая. Но экзамен есть экзамен. На этом и закончилось мое обучение.

– А что дальше с Вами было здесь в скиту? – спросил Илья.

Отец Георгий как-то облегченно вздохнул, видимо, воспоминания тяготили его: «ну дальше все было просто».


Скит

По началу после фронта я здесь себя ощущал как в санатории. Да ведь это и в правду курортное место. Еще пока лежал больной, познакомился с насельниками скита. Собственно, всего 2 пожилых русских монаха – иеромонах Иона, бывший врач из числа практиковавших на курорте, и монах Зосима – в прошлом профессор, эмигрант, раньше преподавал патристику в столичной Академии. Отец Иона быстро меня на ноги поставил.
Оказывается, отец Иона видел, как нас Мессеры сняли. Ночью он молился и слышал, как какой-то самолет прошел по ущелью чуть выше и левее скита. Потом он, судя по звуку моторов, развернулся севернее Мерано и стал набирать высоту по соседнему ущелью. Вскоре Иона увидел его силуэт на фоне Луны недалеко от перевала. Тут и появились два Месса. Один атаковал сверху и попал по носовой части. Ясно было видно, как несколько снарядов друг за другом разорвались в кабине. Самолет на время скрылся в ущелье, но потом снова показался, он пытался перетянуть перевал. В это время второй истребитель сблизился и ударил сзади. Кабина развалилась на части, самолет загорелся, зацепил за деревья и рухнул в пропасть по ту строну перевала. Ранним утром отцы отправились к перевалу посмотреть не остался ли кто в живых после катастрофы. Они нашли меня среди обломков кабины и перетащили в скит. Отцы думали, что я англичанин или американец, но как только услышали мое бормотание в бреду, сразу поняли, что «наш, русский». Отец Иона мне смеясь потом сказал, что такой матерной брани он даже на фронте не слыхал. Немцы несколько дней прочесывали местность, но искали ниже перевала, по пути следования самолета. Сам перевал осматривали только с самолета. Скорее всего они искали парашютиста.
Я стал помогать скитянам по хозяйству. Работать в монастыре мне после армейской школы было легко. Размышлять здесь тоже не требовалось. Отец Иона дает работу – «урок» - я выполняю без лишних разговоров и прекословия, даже если она мне кажется нелепой. Называется это «послушание». Ну а в Бога я еще на фронте уверовал. Потом отец Зосима постепенно мне всю теологию растолковал, конечно по-простому, без лишних сложностей. Молиться тоже война научила, не по писанному, а своими словами, от сердца. Когда сидишь с пулеметом и на тебя летит пара Мессеров, у них 6 пушек и пулеметы, а у тебя всего брони – обшивка да летный комбинизон, то это, поверьте, хорошая школа молитвы.
Все было бы хорошо, но я сильно страдал без курева, ну и без водочки, к которой все мы привыкли на фронте. Пробовал сушить и курить морковную ботву – не помогало. Потом начались еще помыслы, что вся страна воюет, а я тут прохлаждаюсь. Просто физически меня жег стыд. На отцов началось раздражение. И чем ласковее они вели себя, тем сильнее я их ненавидел. Вся природа стала казаться мне мрачной и злобной, а скит воспринимался как концлагель. Я мечтал, чтобы к нам на перевал сели немцы на Шторьхе (он часто курсировал у нас над головами), а я бы его захватил и перелетел в Швейцарию, а там во французское сопротивление или в Англию.
Однажды я не выдержал. В скиту был запас вина для богослужения, литра три. Я по честному отцедил себе ровно половину в заранее заготовленную скляницу, выпил в лесу, лег, блаженно расслабился и думать заснуть. А там хоть потоп… Но помыслы о войне стали меня донимать еще сильнее. Я решил пойти в долину и найти нашего агента, которого мы сбросили в ту ночь, а там податься к итальянским партизанам. Странно, что мне, опытному контрразведчику, эти планы совсем не казались безумными, а ведь я не знал итальянского языка и у меня не было документов. Такое вот помутнение ума случилось. Я стал спускаться по тропинке, потом решил срезать напрямик по лесу. Но сорвался на осыпи, пролетел метров двадцать, ударился о камень и потерял сознание. Очнулся я опять в скиту на знакомой шкуре. В изголовье сидел отец Иона. Он протянул мне стаканчик вина и сказал улыбаясь:

- Вот, батенька, чтобы абстиненция не развилась, прими лекарство. Если когда надо, скажи, мы что-нибудь вместе придумаем. Я же понимаю. В первую мировую тоже хватил лиха на фронте.

Я поправился, но помыслы меня не оставляли. Я видел, как монахи по вечерам что-то тихо рассказывали друг другу. Это называлось у них «откровение помыслов». Однажды отец Зосима сказал мне: «А ты бы тоже пошел вечером к отцу Ионе, рассказал о том, что тебя мучает, может станет легче. Я вот тоже маялся, и мне это помогло». Я огрызнулся, но потом послушался. В первый раз было просто физически не заставить себя произнести первое слово. А потом стало легче, я стал приходить к нему каждый вечер, и я все рассказывал и рассказывал про детство, учебу, фронт, а Иона слушал молча, перебирая четки, только иногда вставляя слово-другое. Когда приходило опустошение, и я умолкал, он читал молитву у меня над головой и я уходил к себе в келью.
Постепенно мне стало легче. А в один день на меня сошла какая-то незнакомая мне доселе дивная отрадная тишина. Я даже ходил осторожно, чтобы не спугнуть ее нечаянно. Отцы заметили перемену во мне и, улыбаясь, перешептывались. Я услышал, как Иона сказал Зосиме: «Кто бы мог подумать, что он так быстро успокоится. А помнишь, как ты, брате, долго метался, места себе не находил. То в мир, то обратно в монастырь, то к одному духовнику, то к другому… В простоте оно видно проще. А мы со своим образованием все чего-то мудрствуем лукаво, эх…»
Вечером я рассказал Ионе о своем состоянии, но он велел не привязываться к этой тишине, не принимать ее, но и не отвергать. Однако, добавил: «Теперь ты, наверное, начал понимать, для чего становятся монахом…» Тишина эта приходила, опять уходила, и это совершенно новое переживание захватило меня целиком. Когда тишина была со мной, то весь мир преображался, все было милым и родным. Я смотрел на лес, горы, облака, небо и во всем я ощущал чудную гармонию, так что радостные слезы умиления сами собой текли из глаз. При этом я совершенно забывал о войне, и мысли уйти из скита меня не посещали. С уходом тишины мучительные помыслы иногда возвращались. Потом все повторялось. А затем ко мне пришло покаяние. Но об этом я умолчу, слишком личное, да и вы пока не готовы слышать о таких вещах.
Война кончилась, отцы выправили мне документы. Потом умер отец Зосима. А после него вскоре – и года не прошло - преставился и иеромонах Иона. С тех пор я один здесь живу. Несколько раз в год посещаю храм в Мерано, да вот Фома с Кором меня не оставляют, привозят гостинцы. Так и живу.
Отец Георгий чуть помедлил, затем встал, прочитал положенную после еды благодарственную молитву и стал собирать в контейнер остатки трапезы. Мы начали помогать ему. Говорить не хотелось. Мне казалось, что своим рассказом анахорет каким-то непостижимым образом передал мне свое духовное состояние. Это было ощущение тишины и какой-то кристальной прозрачности, гармонии и чистоты в душе. Видимо что-то подобное ощущал и Фома. Он легонько тронул меня за руку и шепнул: «Никогда он мне ничего подобного не рассказывал, и как это все, понимаешь… ну просто дивны дела Твоя, Господи!» Я некоторое время помялся, потом отозвал Фому в сторону и сказал ему: «Как ты думаешь, может мне можно на время остаться здесь в скиту с отцом Георгием? Мы здесь по времени часа три не больше, а мне кажется, что я здесь уже давно, понимаю, что глупо, но у меня такое ощущение, что я домой вернулся после долгой отлучки». Фома ласково усмехнулся: «Вишь ты, какой шустрый, женился, детей народил, а тут, вишь ты, в скиту он дом нашел… Нет, так не делается! Это эгоизм получается самый настоящий!» Его ответ сразу отрезвил меня, и я побрел к Сессне. Отец Георгий проводил нас до самолета. Мы сердечно попрощались с ним и погрузились. Серега, как будущий владелец, поместился на капитанский мостик, Фома с Кором заняли правую чашку, а мы с Ильей поделили заднее сиденье.
 

Вложения

Lans

Опытный сузуковод
7 Январь 2011
776
161
0
61
Санкт-Петербург
Езжу на ...
Сузуки Игнис 4х4, 2007
Ответ: В Тирольскиех Альпах (главы из повести)

Площадка для взлета была очень неудобной. Мы стояли на очень пологом травяном склоне. Потом была ровная каменистая площадка, переходившая в плавный подъем, за которым был бугор с деревьями и далее скала. Справа и слева площадка полого обрывалась в пропасть. Фома запустил двигатель, прогрел его и довольно долго гонял, вслушиваясь и проверяя по тахометру падение оборотов при переключении магнето. Всем было ясно, что малейший сбой в работе двигателя может окончиться для нас падением в пропасть с высоты более 1.5 км. Затем Фома нацелил Сессну почти по диагонали площадки, выпустил закрылки, выкрутил триммер, зажал тормоза и плавно вывел двигатель на взлетный режим. Мгновение, и Сессна, осев на хвост, рванулась вперед. Передо мной слева промелькнул бугор, поросший деревьями, и мы повисли над пропастью. Взлет живо напомнил мне полеты с авианосца. Сходство усиливалось еще и тем, что Фома почти сразу заложил правый вираж, уходя подальше от верхушек деревьев и скалы. Фома удовлетворенно констатировал по СПУ «кажись живы», убрал закрылки и прибрал обороты. Серега попросил управление. Сессна плавно снижалась в сторону Мерано со скоростью почти 120 узл и обратный путь занял совсем мало времени. Траектория более всего напоминала пологую глиссаду (перепад высот был почти 4000 футов).
Однако Серега немного не рассчитал. После выхода из ущелья мы издалека увидели красный сигнал у ВПП. Фома пробурчал, надо было держать вертикальную поменьше, а у тебя 500-700. Пришлось Сереге постыдно подтянуть на 2100 оборотах.
Решил попробовать как садится Сессна с полностью выпущенными закрылками. самолет шел очень устойчиво, на 1750 обротов скорость на глиссаде около 70 узлов. Сели очень мягко, касания почти не ощущалось. Самолет нам очень понравился да и цена тоже умеренная, так что мы однозначно решили, что берем
 

Вложения

  • 64.8 KB Просмотры: 462
  • 43.7 KB Просмотры: 744
  • 47.6 KB Просмотры: 739
  • 53.5 KB Просмотры: 534
  • 50.6 KB Просмотры: 681